Неточные совпадения
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний; нос сухой, спускающийся от лба почти в прямом направлении книзу;
губы тонкие,
бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.
Она покраснела,
побледнела, опять покраснела и замерла, чуть вздрагивая
губами, ожидая его.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо,
бледное, с дрожащими
губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила не входить к ней.
Дарья Александровна была твердо уверена в невинности Анны и чувствовала, что она
бледнеет и
губы ее дрожат от гнева на этого холодного, бесчувственного человека, так покойно намеревающегося погубить ее невинного друга.
Как она переменилась в этот день!
бледные щеки впали, глаза сделались большие,
губы горели.
Ее
губы слегка
побледнели…
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на
губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он
бледную память.
Он ничего не мог выговорить. Он совсем, совсем не так предполагал объявить и сам не понимал того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз. Сердце ее стучало и замирало. Стало невыносимо: он обернул к ней мертво-бледное лицо свое;
губы его бессильно кривились, усиливаясь что-то выговорить. Ужас прошел по сердцу Сони.
— Этого быть не может! — бормотала Дунечка
бледными, помертвевшими
губами; она задыхалась, — быть не может, нет никакой, ни малейшей причины, никакого повода… Это ложь! Ложь!
Раскольников лежал
бледный, с вздрагивающей верхнею
губой и трудно дышал.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно
побледнел; верхняя
губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить
губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его
губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
Петр Петрович, кажется, совсем не ожидал такого конца. Он слишком надеялся на себя, на власть свою и на беспомощность своих жертв. Не поверил и теперь. Он
побледнел, и
губы его затряслись.
— А, так вот оно что-с! — Лужин
побледнел и закусил
губу. — Слушайте, сударь, меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам… никогда-с…
— Напишите небольшую статейку фактического характера, — предложила Спивак, очень
бледная, покусывая
губы и как-то бесцельно переходя с места на место.
Голова и половина лица у него забинтованы, смотрел он в лицо Самгина одним правым глазом, глубоко врезанным под лоб,
бледная щека дрожала, дрожали и распухшие
губы.
Очень похудев,
бледная, она стала сумрачней, и, пожалуй, что-то злое появилось в ее круглом лице кошки, в плотно сжатых
губах, в изгибе озабоченно нахмуренных бровей.
Заставляя себя любезно улыбаться, он присматривался к Дуняше с тревогой и видел: щеки у нее
побледнели, брови нахмурены; закусив
губу, прищурясь, она смотрела на огонь лампы, из глаз ее текли слезинки. Она судорожно позванивала чайной ложкой по бутылке.
Но через минуту, взглянув в комнату, он увидел, что
бледное лицо Туробоева неестественно изменилось, стало шире, он, должно быть, крепко сжал челюсти, а
губы его болезненно кривились.
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно. В зеркале он видел лицо свое
бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал в свою комнату и лег, сжимая виски ладонями, закусив
губы.
Он взглянул на Ольгу: она без чувств. Голова у ней склонилась на сторону, из-за посиневших
губ видны были зубы. Он не заметил, в избытке радости и мечтанья, что при словах: «когда устроятся дела, поверенный распорядится», Ольга
побледнела и не слыхала заключения его фразы.
Потом, положив палитру и кисть, тихо наклонился к ней, еще тише коснулся
губами ее
бледной руки и неслышными шагами вышел из комнаты.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо
бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском,
губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Высокая, немного даже худощавая; продолговатое и замечательно
бледное лицо, но волосы черные, пышные; глаза темные, большие, взгляд глубокий; малые и алые
губы, свежий рот.
Не могу выразить, какое болезненное впечатление произвело на него это известие; лицо его исказилось, как бы перекосилось, кривая улыбка судорожно стянула
губы; под конец он ужасно
побледнел и глубоко задумался, потупив глаза.
Я
бледнел, читая, но потом вдруг вспыхнул, и
губы мои затряслись от негодования.
Это был молодой мальчик, серо-бледный, с синими
губами.
Молодое
бледное лицо с густыми черными бровями и небольшой козлиной бородкой было некрасиво, но оригинально; нос с вздутыми тонкими ноздрями и смело очерченные чувственные
губы придавали этому лицу капризный оттенок, как у избалованного ребенка.
Тот стремительно вскочил на ноги, лицо его выразило испуг, он
побледнел, но тотчас же робкая, просящая улыбка замелькала на его
губах, и он вдруг, неудержимо, протянул к Кате обе руки.
Митя, произнося свою дикую речь, почти задыхался. Он
побледнел,
губы его вздрагивали, из глаз катились слезы.
На
бледных, бескровных
губах монашка показалась тонкая, молчальная улыбочка, не без хитрости в своем роде, но он ничего не ответил, и слишком ясно было, что промолчал из чувства собственного достоинства. Миусов еще больше наморщился.
Это был длинный, сухой человек, с длинными, тонкими ногами, с чрезвычайно длинными,
бледными, тонкими пальцами, с обритым лицом, со скромно причесанными, довольно короткими волосами, с тонкими, изредка кривившимися не то насмешкой, не то улыбкой
губами.
— Не видали, не видали… (И лицо Каратаева
побледнело, глаза беспокойно забегали; он отвернулся; легкие судороги пробежали по его
губам.) Ах, Мочалов, Мочалов! «Окончить жизнь — уснуть», — проговорил он глухим голосом.
Виктор опять улегся и принялся посвистывать. Акулина все не спускала с него глаз. Я мог заметить что она понемногу приходила в волненье: ее
губы подергивало,
бледные ее щеки слабо заалелись…
Я тихонько приподнялся и посмотрел сквозь трещину в перегородке. Толстяк сидел ко мне спиной. К нему лицом сидел купец, лет сорока, сухощавый и
бледный, словно вымазанный постным маслом. Он беспрестанно шевелил у себя в бороде и очень проворно моргал глазами и
губами подергивал.
Выражение страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою,
губы слегка раскрылись, лоб
побледнел как мрамор, и кудри отодвинулись назад, как будто ветер их откинул.
Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые
губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу.
Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас; лета не исказили стройного стана его, он одевался очень тщательно,
бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда он молчал, как будто из воску или из мрамора, «чело, как череп голый», серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе, тонкие
губы, напротив, улыбались иронически.
Бледная улыбка скользнула на мгновение на
губах Конона: слова матушки «без тебя как без рук», по-видимому, польстили ему. Но через секунду лицо его опять затянулось словно паутиной, и с языка слетел обычный загадочный ответ...
Милочка
бледнела и кусала себе
губы, едва отвечая на вопросы, которые любезно предлагали ей новые знакомцы.
Симон, бывший свидетелем этой глупой сцены,
бледнел и краснел, до крови кусая
губы. Бедный мальчуган страстно ревновал запольскую красавицу даже, кажется, к ее шали, а когда на прощанье Харитина по-родственному поцеловала его, он не вытерпел и убежал.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее
губы шептали что-то, и на
бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Прошло несколько мгновений этого смеха, и лицо Гани действительно очень исказилось: его столбняк, его комическая, трусливая потерянность вдруг сошла с него; но он ужасно
побледнел;
губы закривились от судорги; он молча, пристально и дурным взглядом, не отрываясь, смотрел в лицо своей гостьи, продолжавшей смеяться.
Очевидно, у него и в помыслах не было встретить ее здесь, потому что вид ее произвел на него необыкновенное впечатление; он так
побледнел, что даже
губы его посинели.
С ним произошла опять, и как бы в одно мгновение, необыкновенная перемена: он опять шел
бледный, слабый, страдающий, взволнованный; колена его дрожали, и смутная, потерянная улыбка бродила на посинелых
губах его: «внезапная идея» его вдруг подтвердилась и оправдалась, и — он опять верил своему демону!
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно
бледный и с видом страшного, доходившего до отчаяния стыда на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем на собрание, и в потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших
губах. Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода с террасы; он уезжал с ними.
Слеза дрожала на ее
бледной щеке; она поманила его рукой и приложила палец к
губам, как бы предупреждая его идти за ней тише.
— Настасью Филипповну? А разве она с Лихачевым… — злобно посмотрел на него Рогожин, даже
губы его
побледнели и задрожали.
— Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно
побледнел,
губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
— Мне остается только отблагодарить Настасью Филипповну за чрезвычайную деликатность, с которою она… со мной поступила, — проговорил наконец дрожащим голосом и с кривившимися
губами бледный Ганя, — это, конечно, так тому и следовало… Но… князь… Князь в этом деле…
Раздались восклицания со всех сторон. Князь
побледнел. Странным и укоряющим взглядом поглядел он Гане прямо в глаза;
губы его дрожали и силились что-то проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.